На игле
На небке он снова поправится. На небке будет не так, как в Уэстер Хейлз.
Ширли крепко сжимала руку дочери и ерошила ей кудри. Лиза была, пожалуй, единственным доказательством того, что Метти прожил не зря. Но, глядя на этого ребёнка, вряд ли кто нибудь стал бы утверждать, что это доказательство было незначительным. Впрочем, Метти был не отец, а одно название. Ширли вывело из себя, когда священник назвал его отцом. Она сама была и отцом, и матерью. Метти предоставил ей свою сперму, а потом пару раз заходил и играл с Лизой, пока героин не завладел им без остатка. Вот и весь его вклад.
Он всегда был безвольным человеком, неспособным взять на себя ответственность и справиться с наплывом собственных эмоций. Большинство наркоманов, которых она встречала, были «кабинетными» романтиками. Метти тоже. Ширли любила это в нём, любила, когда он бывал открытым, нежным, отзывчивым и жизнерадостным. Но это длилось недолго. Ещё до «чёрного» он иногда бывал груб и озлоблён. Он писал ей любовные стихи. Они были прекрасными, но не в литературном смысле: просто они передавали удивительную чистоту чудесных эмоций. Однажды он прочитал, а затем сжёг одно из самых красивых стихотворений, посвящённых ей. Она спросила его сквозь слёзы, зачем он это сделал. Это показалось ей дурной приметой. Ширли ещё никогда в жизни не было так больно.
Он обернулся и окинул взглядом их убогое жилище:
— Посмотри вокруг. Ты об этом мечтала? Не обманывай себя: ты не живёшь, а мучишься.
Его глаза были чёрными и непроницаемыми. Его заразительный цинизм и отчаяние отняли у Ширли последнюю надежду на лучшую жизнь. Они чуть было не свели её в могилу, и тогда она мужественно сказала: «Хватит».
2
— Тише, господа, прошу вас, — умолял обеспокоенный бармен ватагу горьких пьяниц, в которую плавно превратилась группа скорбящих. Долгие часы стоического пьянства и тоскливой ностальгии, наконец то, сменились песнопениями. Им ужасно захотелось петь. Напряжение спало. На бармена никто не обращал внимания.
Позор тебе, Шеймус О'Брайен,
Все девушки Дублина плачут,
Тебя проклинают и плачут,
Позор тебе, Шеймус О'Брайен!
— ПРОШУ ВАС! Успокойтесь! — кричал он.
