На игле
— Ну, та блондиночка, ну, с которой я тебя вчера видел.
— А, эта.
— Классная писька… извини, конечно, это самое. Не в обиду, чувак.
— Какие проблемы, брат! Полтинник — и она твоя. Я не шучу, — Дохлый понизил голос.
— Ты серьёзно?
— Ну, разумеется. Никаких извратов, только перепихнуться. За полтинник.
Я не верил своим ушам. Дохлый не шутил. Он хотел свести Планету Обезьян с крошкой Марией Андерсон — «чернушницей», которую он ебал во все дыры уже несколько месяцев подряд. Дохлый хотел продать её. Я с отвращением подумал о том, до чего он докатился и до чего все мы докатились, и снова начал завидовать Картошке.
Я отвёл его в сторонку:
— В чём дело, блядь?
— Дело в том, что я забочусь о собственной персоне. А у тебя какие проблемы? Ты чё, вступил в ёбаное общество взаимопомощи?
— Я не об этом, блядь. Я просто не знаю, что с тобой, на хуй, творится, чувак, правда, не знаю.
— Выходит, ты стал ёбаным мистером Чистоплюем, да?
— Нет, но я никого не наёбываю.
— Что я слышу! Скажи ещё, что не ты свёл Томми с Сикером и всей тусовкой, — его взгляд был кристально чистым и предательским, в нём не было ни грана совести или сострадания. Дохлый развернулся и пошёл обратно к Планете Обезьян.
Я хотел сказать, что у Томми был выбор, а у крошки Марии его нет. Но это привело бы к спору о том, где начинается и где кончается выбор. Сколько раз нужно ширнуться, для того чтобы понятие выбора утратило смысл? Если б я только это знал, бля. Если б я хоть что нибудь, на хер, знал!
Лёгок на помине, в бар вошёл Томми; за ним — Второй Призёр, конкретно «синий». Томми сел на систему. Раньше он не ширялся. Наверно, мы сами в этом виноваты; возможно, я сам в этом виноват. Томми выступал только по «спиду». Это всё из за Лиззи. Он очень спокойный, даже подавленный. Чего не скажешь о Втором Призёре.
— Малыш Рентс отмазался! Э ге гей! Ёбаный ты мудак, бля! — кричит он, сдавливая мне руку.
По всему бару проносится: «Марк Рентон — один на свете». Песню похватывают беззубый старикан Уилли Шэйн и Попрошайкин дед — милый одноногий старичок.
