На игле
Лесли с криком вбежала в комнату. Это было ужасно. Я хотел, чтобы она замолчала. Нет. Я не мог с ней справиться. Никто не мог. Уже не мог. Больше всего на свете я хотел, чтобы она перестала вопить.
— Девочка умерла… умерла… Доун…о господи… боже ж ты мой, — всё, что я мог разобрать в этом бессвязном лепете. Она рухнула на потёртый диванчик. Мой взгляд приковало коричневое пятно на стене прямо над ней. Что это, блядь, такое? Откуда оно взялось?
Дохлый вскочил на ноги. Глаза у него были выпучены, как у лягушки. Он всегда напоминал мне лягушку. Сидит сидит, а потом — гоп, вскочил и попрыгал. Он посмотрел сначала на Лесли, а потом прошмыгнул в спальню. Метти с Картошкой озирались кругом, ни во что не врубаясь, но даже сквозь наркотический туман они понимали, что произошло что то очень скверное. Я тоже понимал. Сука, я так и знал. Я сказал то, что говорю всегда, когда происходит что то скверное.
— Я щас сварю, — сказал я им. Метти впился в меня взглядом. Он кивнул мне. Картошка встал, залез на диван и сел в нескольких футах от Лесли. Она обхватила руками голову. Примерно минуту я ждал, что Картошка дотронется до неё. Я надеялся. Я хотел, чтобы он это сделал, но он только тупо смотрел на неё. Даже издали мне было видно, что он уставился на большую родинку у неё на шее.
— Это я виновата… я во всём виновата, — причитала она, закрывая лицо руками.
— Слышь, Лес… это самое, Марк ща сварит, слы… ты поняла, это самое… — сказал ей Картошка. Это были первые слова, которые я услышал от него за несколько дней. Наверняка, он что то говорил всё это время. Должен был говорить, в натуре, блядь.
Вернулся Дохлый. Весь напряжённый, особенно шея, как будто пытался сорваться с невидимого поводка. У него был гробовой голос. Как у сатаны в фильме «Изгоняющий дьявола». Мы все заткнулись.
— Блядь… ёбаная жизнь! И чё теперь делать, а?
Я никогда его таким не видел, а я знаю этого ублюдка почти всю свою жизнь:
— Чё случилось, Сай? Что за хуйня, бля?
Он подошёл ко мне. Мне показалось, он собирается меня отпиздить.
