Удушье
С доктором Пэйж Маршалл, с её планшеткой и личными мнениями. С её пугающими мечтами помочь моей мамочке прожить ещё десять или двадцать лет.
С доктором Пэйж Маршалл, с новой потенциальной дозой сексуального анестетика.
См. также: Нико.
См. также: Таня.
См. также: Лиза.
Всё больше и больше кажется, будто я плоховато изображаю сам себя.
В моей жизни не больше смысла, чем в дзеновской коане.
Поёт домашний крапивник, но настоящая ли это птица, или сейчас четыре часа - уже не уверен.
- У меня нынче совсем склероз, - жалуется мама. Трёт себе виски большим и указательным пальцем и продолжает. - Боюсь, придётся рассказать Виктору правду о нём.
Взгромоздившись на кучу подушек, говорит:
- Пока ещё не поздно - думаю, у Виктора есть право узнать, кто он на самом деле.
- Так возьмите расскажите ему, - советую. Я принёс поесть, миску шоколадного пудинга, и пытаюсь протащить хоть ложку ей в рот.
- Могу сходить позвонить, - говорю. - И Виктор через пару минут будет здесь.
Пудинг светлее оттенком, чем холодная тёмно-коричневая морщинистая кожа, и резко пахнет.
- Ой, да не могу я, - отзывается она. - Это такая серьёзная вина, что я в глаза ему посмотреть не могу. Даже не знаю, как он отреагирует.
Говорит:
- Может, лучше даже если Виктор никогда этого не выяснит.
- Так расскажите мне, - советую. - Скиньте всё с плеч, - обещаю не пересказывать это Виктору, только с её разрешения.
Она прищуривается в мою сторону, вся старая кожа туго собирается у её глаз. Морщины у её рта вымазаны шоколадным пудингом, и она спрашивает:
- Но откуда я знаю, что тебе можно доверять? Я даже не уверена, кто ты такой.
Отвечаю с улыбкой:
- Конечно мне можно доверять.
И втыкаю ложку ей в рот. Чёрный пудинг лишь остаётся на её языке. Такое лучше, чем трубка для желудка. Ладно, допустим - дешевле.
Выношу пульт от телевизора за пределы её досягаемости и говорю ей:
- Глотай.
Говорю ей:
- Ты должна меня слушать. Ты должна мне верить
Говорю:
- Я он. Я отец Виктора.
И её белёсые глаза выпучиваются на меня, а всё остальное лицо, морщины и кожа, словно пытается соскользнуть в воротник её пижамы. Жуткой жёлтой рукой она творит крестное знамение, и челюсть отвисает ей на грудь.
- О, ты он, и ты вернулся, - бормочет она. - О, отец благословенный. Отче наш, - говорит. - О, прошу, прости меня.
Глава 11
Вот он я, обращаюсь к Дэнни, снова запирая его в колодки, на этот раз за штамп, оставшийся на его руке после какого-то ночного клуба, - я говорю ему:
- Братан.
Говорю:
- Как это странно.
Дэнни держит обе руки по местам и ждёт, пока закрою их. Он туго заправил рубашку. Помнит, что нужно немного согнуть колени, чтобы снять со спины нагрузку. Не забывает сбегать в уборную перед тем, как его запрут. Наш Дэнни становится профессиональным экспертом по несению наказаний. В старой доброй Колонии Дансборо, мазохизм - ценный производственный навык.
Да и почти на любой работе.
Вчера в Сент-Энтони, рассказываю ему, всё шло как в том старом фильме, где парень и картина: парень там тусуется по вечеринкам и живёт под сотню лет, но никогда не меняется. А портрет его становится уродливей, загаживается всякой фигнёй, которая бывает от алкоголя, и нос на нём вваливается от вторичного сифилиса и трипака.
Все эти обитатели Сент-Энтони теперь лазят с закрытыми глазами и довольно мычат. Все скалятся и благочествуют.
Кроме меня. Я их дебильный портрет.
- Поздравь меня, братан, - отзывается Дэнни. - Пока я столько торчу в колодках, уже набрал четыре недели воздержания. Это сто пудов на четыре недели больше, чем мне удавалось набрать с тринадцати лет.
Мамина соседка по комнате, рассказываю ему, наша миссис Новак - теперь всё кивает и ходит вся довольная, мол, я в итоге покаялся, что украл у неё изобретение зубной пасты.
