Удушье
Забывают, как глотать, и непроизвольно вдыхают лёгкими еду и питьё. Их лёгкие забиваются гниющей массой и жидкостью, начинается воспаление, и они умирают.
Говорю - “Знаю”.
Говорю - могут быть вещи и похуже того, чем взять и позволить умереть кому-то старому.
- Она не просто кто-то старый, - возражает Пэйж Маршалл. - Она твоя мать.
И ей уже почти семьдесят лет.
- Ей шестьдесят два, - отвечает Пэйж. - И раз есть что-то, что можно сделать, чтобы спасти её, а ты не сделаешь, то получится убийство по небрежности.
- Другими словами, - спрашиваю. - Я должен сделать тебя?
- Слышала про твои достижения от кое-кого из медсестёр, - отвечает Пэйж Маршалл. - Мне известно, что у тебя нет предубеждений против рекреативного секса. Или же дело во мне? Я что - не твой тип? Это так?
Мы оба затихаем. Мимо проходит дипломированная помощница медсестры, толкая тележку с узлами простыней и сырых полотенец. У неё обувь на резиновой подошве, а у тележки резиновые колёсики. Пол покрывает древний пробковый паркет, отполированный пешеходным потоком до тёмных тонов, поэтому она проходит беззвучно, оставляя за собой только слабенький шлейф запаха мочи.
- Пойми меня правильно, - говорю. - Я хочу тебя оттрахать. Я очень хочу тебя оттрахать.
Вдали по коридору помощница медсестры останавливается и оглядывается на нас. Зовёт:
- Эй, Ромео, дал бы ты бедной доктору Маршалл передохнуть.
Пэйж отзывается:
- Всё хорошо, мисс Паркс. Это наше с мистером Манчини дело.
Мы оба наблюдаем, как она ухмыляется и толкает тележку дальше, скрываясь за углом. Её зовут Ирэн, Ирэн Паркс, - и, ладно, допустим, мы с ней занимались кое-чем в её машине год назад, примерно в это же время.
См. также: Кэрен из Ар-Эн.
См. также: Женин из Си-Эн-Эй.
В те разы мне казалось, что каждая из них должна быть кем-то особенным, но без одежды они оказывались как все на свете. Теперь её задница так же заманчива, как точилка для карандашей.
Объясняю Пэйж Маршалл:
- Тут-то ты как раз ошибаешься, - говорю. - Я так сильно хочу тебя оттрахать, что аж накрывает, - говорю. - И, нет, я не желаю никому смерти, но и не хочу, чтобы мама снова стала такой, как была когда-то.
Пэйж Маршалл вздыхает. Стягивает рот в тугой узелок и молча на меня таращится. Прижимает свою планшетку к груди, сложив руки крест-накрест.
- Значит, - говорит она. - Дело тут совсем не в сексе. Ты просто не хочешь, чтобы твоя мать выздоровела. Ты просто не умеешь ладить с сильными женщинами, и считаешь, что если она умрёт, то твои связанные с ней заботы тоже.
Мама кричит из своей комнаты:
- Морти, за что я тебе плачу?
Пэйж Маршалл продолжает:
- Можешь врать моим пациентам и разрешать их жизненные конфликты, но не ври сам себе, - потом прибавляет. - И не ври мне.
Пэйж Маршалл говорит:
- Ты скорее захочешь увидеть её мёртвой, чем выздоровевшей.
А я отвечаю:
- Да. То есть, нет. То есть, не знаю.
Всю свою жизнь я пробыл не столько ребёнком своей матери, сколько её заложником. Объектом её общественных и политических экспериментов. Её личной лабораторной крысой. А теперь она моя, - и ей не сбежать посредством смерти или выздоровления. Просто мне нужен хоть один человек, которого можно спасать. Мне нужен один человек, который во мне нуждается. Который жить без меня не может. Я хочу быть героем, но не однократно. Пускай даже это значит держать её в беспомощности - я хочу быть чьим-то постоянным спасителем.
- Понимаю-понимаю-понимаю, это звучит ужасно, - Но, даже не знаю… Я считаю вот что.
Теперь мне придётся рассказать Пэйж Маршалл, что считаю на самом деле.
Я хочу сказать - просто надоело всё время быть неправым только потому, что я парень.
Я хочу сказать - сколько можно выслушивать от всех, что ты жестокий, предвзятый враг, пока не сдашься и не станешь таковым. Я хочу сказать, козлом-женоненавистником не рождаются, им становятся, - и всё больше из них становятся такими благодаря женщинам.
