Удушье
- То есть, это невозможно.
А Нико, всем своим телом сжимающая меня и выдавливающая своими кипящими влажными внутренностями, спрашивает:
- Она в тюряге, или в дурке, или что?
Да-да, почти всю жизнь проторчала.
Спросите парня про его маму во время секса - и большой взрыв можно задержать навсегда.
Нико спрашивает:
- Так она что, уже умерла?
А я отвечаю:
- Вроде того.
Глава 3
Теперь уже, когда иду навещать свою маму, я даже не прикидываюсь собой.
Чёрт, я даже не прикидываюсь, будто близко с собой знаком.
Уже нет.
У моей мамы, похоже, единственное занятие на данный момент - терять вес. То, что от неё осталось - настолько худое, что она кажется куклой. Каким-то спецэффектом. У неё уже просто не хватит жёлтой кожи, чтобы туда поместился живой человек. Её тонкие кукольные ручки шарят по одеялу, постоянно подбирая кусочки пуха. Её сморщенная голова вот-вот развалится у питьевой соломинки во рту. Когда я приходил в роли себя, в роли её сына, Виктора Манчини, ни один из тех визитов не длился дольше десяти минут: потом она звонила, вызывала медсестру, и говорила мне, что, мол, очень устала.
Потом, в одну из недель, мама решила, что я какой-то назначенный судом государственный защитник, представлявший её интересы пару раз - Фред Гастингс. Её лицо распахивается навстречу, когда она замечает меня, потом она укладывается назад, на кучу подушек, и слегка качает головой со словами:
- О, Фред, - говорит. - Мои отпечатки были по всем тем коробкам краски для волос. Это было дело о создании угрозы по небрежности, его открыли и закрыли, но всё равно - получилась потрясающая социально-политическая акция.
Отвечаю ей, что на магазинных камерах безопасности всё выглядело по-другому.
Плюс там было обвинение в похищении ребёнка. Тоже в записи на видеоленте.
А она смеётся, в самом деле смеётся, и говорит:
- Фред, и ты был таким дурачком, что пытался меня спаси.
В таком духе она болтает полчаса, в основном про то происшествие с перепутанной краской для волос. Потом просит меня принести газету из зала.
В коридоре возле её комнаты стоит какая-то врач, женщина в белом халате с планшеткой в руках. Длинные чёрные волосы у неё скручены на затылке в нечто, напоминающее по форме маленький чёрный мозг. Она без косметики, поэтому лицо её смотрится как нормальная кожа. Из нагрудного кармана торчит чёрная оправа сложенных очков.
Не ей ли назначена миссис Манчини, спрашиваю я.
Женщина-врач заглядывает в планшетку. Раскрывает очки, напяливает их и снова смотрит, всё время повторяя:
- Миссис Манчини, миссис Манчини, миссис Манчини…
Рукой непрерывно выщёлкивает и отщёлкивает шариковую ручку.
Спрашиваю:
- Почему она всё время теряет вес?
Кожа вдоль просветов её причёски, кожа над и под ушами докторши так чиста и бела, как должна выглядеть и кожа в других её просветах. Если бы женщины знали, как воспринимаются их уши: этот упругий край из плоти, маленький оттенённый капюшончик сверху, все эти гладкие линии, спиралью влекущие в тугие тёмные внутренности, - да, пожалуй, большая часть женщин ходила бы со спущенными волосами.
- Миссис Манчини, - объясняет мне эта. - Нужна трубка для питания. Она чувствует голод, но забыла, что означает это чувство. Следовательно, не ест.
Спрашиваю:
- Ну, а сколько такая трубка будет стоить?
Медсестра зовёт по коридору:
- Пэйж?
Женщина-врач разглядывает меня, одетого в бриджи и камзол, в напудренный парик и башмаки с пряжками, спрашивает:
- И кто же вы такой?
Сестра зовёт:
- Мисс Маршалл?
Про мою работу тут слишком долго рассказывать.
- Я вроде как представитель трудового народа ранней колониальной Америки.
- Какой ещё? - спрашивает она.
- Ирландский наёмный слуга.
Она смотрит на меня молча, покачивая головой. Потом опускает взгляд на диаграмму.
