Удушье
Где бы это ни было. На девятом снова кухня, испанская музычка.
Монитор показывает библиотеку, очередной коридор, потом показывает меня: зернистого чёрно-белого меня, сгорбившегося за конторкой, уткнувшегося в экран. Меня, вцепившегося одной рукой в управляющий переключатель интеркома. А другая моя размытая рука засунута по локоть внутрь бриджей. Подсматриваем. Камера в холле подсматривает за мной.
А я подсматриваю за Пэйж Маршалл.
Подслушиваю. Где её можно найти.
“Подкрадываюсь” - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Экран демонстрирует мне одну старуху за другой. Потом, на десять секунд, там Пэйж, которая толкает мою маму в коляске по очередному из длинных коридоров. Доктор Пэйж Маршалл. И я кручу ручку, пока могу слышать голос моей мамы:
- Конечно, - рассказывает она. - Я сражалась против всего, но всё чаще и чаще волновалась, что ни разу не была за что-то.
Экран демонстрирует сад, согнутых над костылями старух. Вязнущих в гравии.
- Ой, критиковать, осуждать и жаловаться можно на что угодно, но куда это приведёт меня? - продолжает рассказывать мама, её голос остаётся на заднем плане, пока экран по кругу демонстрирует другие помещения.
На экране столовая, там пусто.
На экране сад. Ещё старики.
Прямо какой-то очень подавляющий веб-сайт. “Смерте-Кэм”.
Какой-то чёрно-белый документальный фильм.
- Ныть - это не создавать что-то, - продолжает мамин голос на заднем плане. - Восставать - не восстанавливать. Высмеивать - не возмещать… - и голос в динамике угасает.
Монитор показывает зал и женщину, с головой зарывшуюся в головоломку.
А я переключаюсь с номера на номер, в поисках.
На пятом номере её голос возвращается:
- Мы разобрали мир на части, - говорит она. - Но теперь понятия не имеем, что делать с этими частями, - и голос её снова исчезает.
Монитор демонстрирует один за другим пустые коридоры, которые тянутся во тьму.
На седьмом номере голос возвращается:
- Всё моё поколение: сколько бы мы ни прикалывались над разными вещами, это не делает мир лучше ни на грамм, - говорит она. - Мы провели столько времени, высмеивая созданное другими людьми, что сами создали очень и очень мало.
Её голос доносится из динамика:
- Свой бунт я использовала, как способ укрыться. Критикой мы пользовались, как ложным участием.
Голос на заднем плане:
- Только с виду кажется, будто мы чего-то достигли.
Голос на заднем плане:
- Я так и не вложила в наш мир ничего стоящего.
И на десять секунд экран демонстрирует мою маму и Пэйж в коридоре прямо у входа в комнату для кружков.
Из динамика доносится шершавый и далёкий голос Пэйж Маршалл:
- А как же ваш сын?
Мой нос уткнулся в экран - вот так я близко.
А теперь на экране я, прижавшийся ухом к динамику, одной рукой что-то быстро дёргающий туда-сюда в штанине.
На заднем плане Пэйж спрашивает:
- Как же Виктор?
И, на полном серьёзе, я почти кончаю.
А мамин голос отзывается:
- Виктор? У Виктора, несомненно, есть свои способы бегства.
Потом на заднем плане она смеётся и говорит:
- Материнство - опиум для народа!
И сейчас на экране прямо за моей спиной стоит девушка с конторки с чашкой кофе в руке.
Глава 18
В мой следующий визит мама ещё тоньше, если такое возможно. Шея у неё с виду кажется такой толщины, как моё запястье, жёлтая кожа тонет в глубоких пустотах между связками и глоткой. Лицо её не скрывает череп, заключённый вовнутрь. Она перекатывает голову на бок, чтобы увидеть меня, стоящего в дверях, а уголки её глаз забиты какой-то серой слизью.
Одеяло безвольно и пусто свисает между двумя возвышенностями её берцовых костей. Единственные другие ориентиры, которые можно разглядеть - это колени.
Она просовывает руку сквозь хромированные перила кровати, жуткую и тощую, - словно ко мне тянется куриная лапа, и сглатывает.
