Удушье
По-прежнему наблюдая за мамой, пытаясь разглядеть, что она говорит, отзываюсь:
- Да вроде бы.
- Что же, значит, ты наконец сознался, - произносит голос. Женщина, похожая на сушёный грибок, берёт меня под руку своими костями.
- Пошли со мной, - командует она. - Доктор Маршалл очень сильно хотела с тобой пообщаться. Где-нибудь наедине.
На ней надета красная клетчатая рубашка Дэнни.
Глава 14
Запрокинув голову, свой маленький чёрный мозг, Пэйж Маршалл указывает на бежевый сводчатый потолок.
- Когда-то здесь были ангелы, - сообщает она. - Говорят, они были потрясающе красивые, с крыльями из перьев и с настоящими позолоченными нимбами.
Старуха привела меня в большую часовню Сент-Энтони, большую и пустующую с тех времён, когда это был женский монастырь. Одна стена - витражи из десятков самых разных оттенков золотого. Всю другую стену занимает большое деревянное распятие. Между тем и другим стоит Пэйж Маршалл в своём больничном халате, который отсвечивает золотом под маленьким чёрным мозгом её волос. Она смотрит вверх через надетые очки в чёрной оправе. Вся чёрная с золотым.
- По директивам II Ватиканского устава, - рассказывает она. - Церковные стенные картины зарисовали. Фрески и ангелов. Извели большую часть статуй. Все те невероятные таинства веры. Всё исчезло.
Смотрит на меня.
Старуха ушла. Дверь часовни защёлкивается у меня за спиной.
- Смешно и грустно, - продолжает Пэйж. - То, как мы не можем ужиться с вещами, которые не в силах понять. То, как мы берём и отвергаем что-то, если не можем найти ему объяснение.
Сообщает:
- Я нашла способ спасти твоей матери жизнь, - говорит. - Но ты можешь не одобрить.
Пэйж Маршалл начинает расстёгивать пуговицы халата, и в разрезе показывается всё больше и больше кожи.
- Ты можешь счесть идею совершенно отталкивающей, - говорит.
Она распахивает халат.
Под ним она голая. Голая и белоснежная, как кожа у её волос. Белая, обнажённая и всего в четырёх шагах. И её очень даже можно. И она плечами выбирается из халата, так что тот ниспадает сзади, по-прежнему свисая с её локтей. Её руки остаются в рукавах.
Тут же все те тугие мохнатые тени, куда до смерти хотелось попасть.
- У нас есть только этот узенький промежуток для удобного случая, - говорит она.
И делает шаг ко мне. Всё ещё в очках. Ноги её по-прежнему в белых туфлях на платформе, только здесь они кажутся золотыми.
Я был прав насчёт её ушей. Сто пудов, сходство потрясает. Ещё одна дырочка, которую ей не заткнуть, спрятанная и украшенная оборками кожи. Обрамлённая мягкими волосами.
- Если ты любишь свою мать, - говорит. - Если ты хочешь, чтобы она жила, ты должен сделать со мной это.
Сейчас?
- Пришло моё время, - говорит она. - У меня такой густой сок, что в нём ложка стоять будет.
Здесь?
- В другом месте мы увидеться не сможем, - говорит.
Её безымянный палец так же гол, как и всё остальное. Интересуюсь - она замужем?
- У тебя с этим какая-то проблема? - спрашивает. На расстоянии вытянутой руки изгиб её талии, спускающийся вниз по контуру её зада. Настолько же близко полочки обеих грудей с выпирающими чёрными пуговками сосков. Всего на расстоянии моей руки горячее местечко, в котором соединяются её ноги.
Отвечаю:
- Не-а. Нет. Какая там проблема.
Её руки берутся за мою верхнюю пуговицу, потом за другую, ещё за другую… Её руки сбрасывают рубашку мне через плечи, и та падает на пол позади меня.
- Просто чтобы ты знала, - говорю. - раз уж ты врач и все дела, - говорю. - Я вроде как излечивающийся сексоман.
Её руки отстёгивают пряжку у меня на ремне, и она отзывается:
- Значит, делай то, что должно естественно следовать.
От неё не пахнет розами, лимонами или хвоей. Вообще ничем таким не пахнет, даже кожей.
Пахнет от неё влагой.
- Ты не понимаешь, - говорю. - У меня было почти целых два дня воздержания.
