Удушье
Спустя какое-то время берёшь и складываешь лапки, и принимаешь факт, что ты женофоб; нетерпимый, бесчувственный, кретинский кретин. Женщины правы. Ты неправ. Привыкаешь к мысли. Сживаешься с тем, что от тебя ожидают.
Даже если ботинок мал, подожмёшься под размер.
Я хочу сказать, - в мире, где нет Бога, разве матери - не новый бог? Последняя сокровенная недостижимая инстанция. Разве материнство не осталось последним настоящим волшебным чудом? Но чудом, невозможным для мужчин.
И пускай мужчины заявляют, что сами рады не рожать, - всякая там боль и кровь, - но на самом деле, всё это тот же самый кислый виноград. Сто пудов, мужчины неспособны сделать ничего даже близко потрясающего. Выигрыш в физической силе, абстрактное мышление, фаллосы - все мужские преимущества кажутся уж больно условными.
Фаллосом даже гвоздь не забьёшь.
Женщины же сразу рождаются с куда большими потенциальными способностями. Только в тот день, когда мужчина сможет родить, - только тогда мы сможем начать разговор о равных правах.
Пэйж я это всё не рассказываю.
Взамен говорю, что мне просто хочется быть ангелом-хранителем хотя бы для одного человека.
“Месть” - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
- Тогда спаси её, оттрахав меня, - советует доктор Маршалл.
- Но мне не нужно вообще полностью её спасать, - говорю. - Я до ужаса боюсь её потерять, но если иначе - то могу потерять себя.
В кармане моей куртки по-прежнему лежит мамин красный дневник. По-прежнему нужно разыскать шоколадный пудинг.
- Ты не хочешь, чтобы она умерла, - подытоживает Пэйж. - И тебе не нужно, чтобы она выздоровела. Так что же тебе нужно?
- Мне нужен кто-то, кто умеет читать по-итальянски, - отвечаю.
Пэйж спрашивает:
- Например, что?
- Вот, - говорю, и показываю ей дневник. - Это мамин. Он на итальянском.
Пэйж берёт тетрадку, пролистывает. Уши у неё по краю горят красным от возбуждения.
- Четыре года отходила на итальянский по студенчеству, - сообщает. - Могу сказать, что здесь написано.
- Я просто хочу держать всё под контролем, - говорю. - А взамен - хочу оставаться взрослым.
Продолжая пролистывать тетрадку, доктор Пэйж Маршалл замечает:
- Тебе хочется держать её в слабости, чтобы всегда быть во главе, - поднимает на меня взгляд и говорит. - Звучит так, словно тебе охота быть Богом.
Глава 19
Чёрно-белые цыплята таскаются по Колонии Дансборо; цыплята со сплющенными головами. Есть цыплята без крыльев или только с одной лапой. Бывают цыплята вообще без ног, шлёпающие по грязи коровника на одних растрёпанных крылышках. Слепые цыплята без глаз. Без клювов. Урождённые такими. Дефективные. Родившиеся уже сразу с разбитыми маленькими цыплячьими мозгами.
Существует невидимая грань между наукой и садизмом, но тут её сделали видимой.
Речь не о том, что мои собственные мозги будут стоить большего. Вон, гляньте на мою маму.
Посмотрела бы доктор Маршалл, как они все тут кувыркаются. Я не о том, что она поняла бы.
Дэнни здесь же, со мной: Дэнни лезет в задний карман штанов и вытаскивает газетную страницу для частных объявлений, сложенную в маленький квадратик. Сто пудов, это контрабанда. Его Королевское Высокогубернаторство увидит - и Дэнни будет наказан вплоть до увольнения. На полном серьёзе, прямо на скотном дворе у коровника, Дэнни вручает мне эту газетную страницу.
Если не считать газеты, мы очень аутентичны, - ничего на нас надетого в этом веке словно и не стирали.
Люди щёлкают снимки, пытаясь забрать кусочек тебя домой в качестве сувенира. Люди направляют камеры, стараясь втянуть тебя в свой отдых. Каждый снимает тебя, снимает хромых цыплят. Все пытаются заставить каждую текущую минуту длиться вечно. Сохранить каждую секунду.
Из коровника кто-то булькает, всасывая воздух через бульбулятор. Их не видно, но чувствуется немая напряжённость кучки людей, присевших кружком, пытающихся удержать дыхание.