Удушье
Те, кто не отвернутся, на полном серьёзе - это в яблочко.
Успокойтесь, говорит она мне. Миссис Манчини по-прежнему на первом этаже.
Правильно - мисс Манчини, сообщаю ей. Моя мама не была замужем, если не считать меня, с той дикой эдиповской точки зрения.
Спрашиваю, здесь ли Пэйж Маршалл.
- Конечно здесь, - отвечает девушка с конторки, теперь уже немного отвернув от меня лицо, глядя на меня уголком глаза. Взгляд недоверия.
За бронированными дверями все сумасшедшие старые Ирмы и Лаверны, Виолетты и Оливии берутся за свою медленную миграцию на костылях и инвалидках, приближаясь ко мне. Все хронические раздевалки. Все сданные на свалку бабули и хомячихи с набитыми жеваной жратвой карманами, и те, кто забывают как глотать, с лёгкими, забитыми едой и питьём.
Все они мне улыбаются. Все сияют. У каждого на руке пластиковый браслет, который держит двери закрытыми, но всё равно все выглядят лучше, чем я себя чувствую.
В зале запах роз, лимонов и хвои. Шумный мирок молит о внимании из телевизора. Разбросанные головоломки-“паззлы”. Никто ещё не перевёл мою маму на третий этаж, на этаж смерти, и в её комнате в твидовом кресле сидит Пэйж Маршалл, читая планшетку в очках, и, когда видит меня, замечает:
- Посмотри на себя, - говорит. - Похоже, трубка для питания пригодилась бы не только твоей матери.
Говорю, мол, я получил её сообщение.
Моя мама на месте. Она тут же, в постели. Она просто спит - и всё, живот её - просто вздутый холмик под одеялами. Кости - это единственное, что осталось у неё внутри рук и ног. Голова её тонет в подушке, глаза зажмурены. Желваки её на миг набухают, когда сжимаются зубы, и она собирает в комок всё лицо, чтобы сглотнуть.
Её глаза распахиваются, и она тянет ко мне свои серо-зелёные пальцы, диковатым подводным образом, медленным плавательным гребком, дрожащим, словно от зайчиков света на дне бассейна, когда ты маленький и ночуешь в каком-нибудь мотеле, который подальше от какого-нибудь шоссе. Пластиковый браслет свисает с её запястья, и она зовёт:
- Фред.
Она снова глотает, - всё лицо у неё собирается в пучок от усилия, - и повторяет:
- Фред Гастингс.
Глаза её перекатываются на бок, и она улыбается Пэйж.
- Тэмми, - говорит. - Фред и Тэмми Гастингсы.
Её старый адвокат-поверенный со своей женой.
Все мои записки по Фреду Гастингсу остались дома. “Форд” я вожу, или “Додж” - не припомню. И сколько у меня должно быть детей. И в какой цвет мы наконец покрасили столовую. Не помню ни одной подробности про жизнь, которой я должен жить.
Пэйж по-прежнему сидит в кресле, а я подхожу ближе и кладу руку на её плечо в белом халате, и спрашиваю:
- Как вы себя чувствуете, миссис Манчини?
Её жуткая серо-зелёная рука поднимается повыше и качается туда-сюда, - универсальный знак языка жестов для “так себе”. Она улыбается и говорит с закрытыми глазами:
- Надеялась, что ты окажешься Виктор.
Пэйж стряхивает с плеча мою руку.
А я замечаю:
- Мне казалось, я вам нравился больше.
Говорю:
- Виктор никому особо не нравится.
Моя мать тянет пальцы в сторону Пэйж и спрашивает:
- Ты его любишь?
Пэйж смотрит на меня.
- Да Фреда же, - поясняет мама. - Ты его любишь?
Пэйж берётся быстро выщёлкивать и отщёлкивать свою авторучку. Не глядя на меня, уткнувшись в планшетку в своих объятиях, отвечает:
- Люблю.
А моя мама улыбается. И, вытягивая пальцы в мою сторону, спрашивает:
- А ты её - любишь?
Может быть, как дикобраз свою вонючую палку, если такое можно назвать любовью.
Может быть, как дельфин любит гладкие стены своего бассейна.
И я отвечаю:
- Вроде бы.
Мама боком опускает подбородок на шею, таращится на меня и говорит:
- Фред.
А я отвечаю:
- Ну ладно - да, - говорю. - Я люблю её.
Она возвращает серо-зелёные пальцы обратно, покоиться на её вздувшемся животе, и произносит:
- Вам двоим так везёт, - закрывает глаза и продолжает.
