Удушье
Всё те же обрывки и осколки, оставшиеся с медфака, в духе того, что я нынче преподаю детишкам на экскурсиях в Колонии Дансборо.
Может быть, нужно работать над собой, чтобы придти к настоящим кайфовым чудесам.
Дэнни является ко мне, проскладировав весь день камни под дождём, и говорит, мол, у него столько серы, что не может слышать. Он сидит на стуле в маминой кухне, Бэт тоже здесь, стоит у задней двери, немного отклонившись назад и опёршись задницей на край кухонной стойки. Дэнни сидит, поставив стул боком возле кухонного стола, одна его рука покоится на столешнице.
А я командую ему сидеть ровно.
Скручивая бумагу в тугую трубочку, рассказываю:
- Просто предположим, - говорю. - Что Иисусу Христу пришлось много практиковаться в роли Сына Божьего, чтобы хоть как-то преуспеть.
Прошу Бэт выключить свет в кухне и ввинчиваю кончик тонкой бумажной трубки в тугой тёмный туннель уха Дэнни. Волосы у него чуток отросли, но речь идёт о меньшем риске возгорания, чем у большинства людей. Не слишком глубоко - заталкиваю трубку в его ухо ровно на такую глубину, чтобы та осталась на месте, когда отпущу её.
Чтобы сосредоточиться, стараюсь не думать об ухе Пэйж Маршалл.
- Что если Иисус провёл молодые годы, делая всё не так, - говорю. - Пока у него не получилось нормально хоть одно чудо?
Дэнни сидит на стуле во тьме, белая трубка торчит у него из уха.
- Дело ли в том, что мы не читаем про неудачные первые попытки Иисуса, - говорю. - Или же в том, что он на самом деле не проворачивал больших чудес, пока ему не стукнуло тридцать?
Бэт выпячивает на меня промежность своих тугих джинсов, а я зажигаю об её змейку кухонную спичку и несу огонёк через комнату к башке Дэнни. Поджигаю спичкой конец бумажной трубки.
От зажжённой спички комнату заполняет запах серы.
Дым вьётся с горящего конца трубки, а Дэнни спрашивает:
- Не получится так, что оно меня обожжёт, точно?
Пламя подбирается ближе к его голове. Сгоревший конец трубки сморщивается и разворачивается. Чёрная бумага, окаймлённая оранжевыми искрами, - такие горячие кусочки бумаги парят под потолок. Некоторые кусочки морщатся и опадают.
Это и есть то, чем называется. Ушная свеча.
А я продолжаю:
- Что если Иисус поначалу просто делал людям хорошее, вроде там, помогал бабушкам переходить дорогу и предупреждал людей, если те забыли выключить фары? - говорю. - Ну, не совсем такое, но вы поняли.
Наблюдая, как огонь трещит ближе и ближе возле уха Дэнни, спрашиваю:
- Что если Иисус провёл годы, работая над большой фигнёй насчёт “рыбин и хлебов”? То есть, может, дело с Лазарем было чем-то таким, до чего ему пришлось раскачаться, верно?
А Дэнни скашивает глаза, пытаясь рассмотреть, насколько близко огонь, и спрашивает:
- Бэт, оно меня не обожжёт?
А Бэт смотрит на меня и говорит:
- Виктор?
А я отвечаю:
- Всё нормально.
Даже ещё сильнее навалившись на кухонную стойку, Бэт отворачивает лицо, чтобы не видеть, и заявляет:
- Похоже на какую-то ненормальную пытку.
- Может быть, - говорю. - Может быть, поначалу Иисус даже сам в себя не верил.
И склоняюсь к лицу Дэнни, одним дуновением задувая пламя. Обхватив одной рукой Дэнни за челюсть, чтобы он не дёргался, вытаскиваю остаток трубочки из его уха. Когда показываю её ему, бумага вязкая и тёмная от серы, которую вытянул огонь.
Бэт включает свет в кухне.
Дэнни демонстрирует ей обгорелую маленькую трубочку, а Бэт нюхает её и комментирует:
- Вонючая.
Говорю:
- Может быть, чудеса - это вроде таланта, и начинать надо с малого.
Дэнни зажимает рукой чистое ухо, потом открывает его. Закрывает и открывает снова, потом объявляет:
- Определённо лучше.
- Я не говорю, что Иисус типа показывал карточные фокусы, - продолжаю. - В смысле, просто не делать людям плохого - уже было бы хорошее начало.
Подходит Бэт; она отбрасывает рукой волосы, чтобы наклониться и заглянуть в ухо Дэнни.
