Удушье
- Мы не должны больше видеться, - отвечает она. - Если ты об этом.
Спрашиваю - она же не верит в этот отстой, а?
А Пэйж говорит:
- Я видела тебя с местными пациентами, и то, как все они обретают покой, как с тобой поговорят, - склоняется сидя, поставив локти на колени и уперев в ладони подбородок, и продолжает. - Просто не могу принять вероятность, что твоя мать права. Не могли же все в Италии, с кем я говорила, оказаться не в своём уме. В смысле, а что если ты и правда прекрасный неземной Божий сын?
Благословенное и безукоризненное олицетворение Господа во плоти.
Желчь взбирается с места моей блокады, и в моём рту привкус кислоты.
“Токсикоз беременных” - неподходящий термин, но это первое, что приходит на ум.
- Так ты хочешь сказать, что спишь только с простыми смертными? - спрашиваю.
А Пэйж, склонившись вперёд, дарит мне взгляд жалости, точно такой же, какой отлично получается у девушки с конторки, подогнув подбородок и приподняв брови к линии волос, - и она говорит:
- Прости, что влезла. Обещаю - не расскажу ни одной живой душе.
А моя мама?
Пэйж вздыхает и пожимает плечами:
- Тут всё просто. Она не в своём уме. Ей никто не поверит.
Да нет, я имел в виду - она скоро умрёт?
- Наверное, - отвечает Пэйж. - Если не случится чудо.
Глава 37
Урсула останавливается, чтобы перевести дух, и поднимает на меня взгляд. Болтает в воздухе пальцами одной руки, другой рукой разминает запястье, и говорит:
- Если бы ты был маслобойкой, у нас ещё полчаса назад вышло бы масло.
Говорю - “прости”.
Она плюёт на руку, зажимает в кулаке мой поршень и замечает:
- Совсем на тебя не похоже.
А я уже и не прикидываюсь, будто знаю, что на меня похоже.
Ясное дело, это всего лишь очередной заторможенный денёк в 1734-м, поэтому мы лежим, завалившись на стог сена в конюшне. Я со скрещенными за головой руками, Урсула свилась около меня. Мы особо не шевелимся - иначе сено начнёт колоть нас сквозь одежду. Мы оба разглядываем стропила, деревянные перекладины и плетёную внутренность соломенной крыши. Пауки покачиваются, свисая на своих паутинках.
Урсула берётся дёргать, и спрашивает:
- Видел Дэнни по телевизору?
Когда?
- Вчера вечером.
По поводу?
Урсула мотает головой:
- Строит чего-то. Народ жалуется. Люди думают, что это какая-то церковь, а он не говорит какая.
Смешно и грустно то, как мы не можем ужиться с вещами, которые не в силах понять. То, как нам нужно дать всему наименования, объяснить всё и разобрать на части. Даже если оно стопудово необъяснимо. Даже Бога.
“Расщепить” - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
“Это не церковь”, - говорю. Отбрасываю галстук за плечо и вытаскиваю из штанов перед рубахи.
А Урсула возражает:
- По ящику считают, что церковь.
Кончиками пальцев одной руки продавливаю область вокруг своего пупка, вокруг пупочного рубчика, но из ручной пальпации ничего не следует. Простукиваю, выслушивая звуковые вариации, которые могут значить однородную массу, но из предварительной перкуссии тоже ничего не следует.
Большую мышцу заднего прохода, которая удерживает дерьмо внутри, врачи называют ректальным выступом, и если за этот выступ что-то затолкать - оно в жизни не выйдет без посторонней помощи. В неотложных отделениях больниц помощь такого типа называют извлечение колоректальных инородных тел.
Прошу Урсулу - не приложит ли она ухо к моему голому животу да скажет мне, если чего расслышит.
- Дэнни всегда был не слишком собранным, - замечает она и склоняется, прижимая своё тёплое ухо к моему пупку. Пупочному рубчику. Umbilicus, как назвал бы его врач.
Типичный пациент, являющийся с колоректальным инородным телом, это мужчина за сорок или за пятьдесят. Инородное тело почти всегда оказывается тем, что врачи называют самопомещённое.
А Урсула спрашивает:
- Что я должна услышать?
Положительные звуки кишечника.
